Передо мной тетрадь воспоминаний коренного кузнечанина Михаила Мартемьяновича Зарубина. В 1971 году он поведал о своей жизни известному краеведу, учителю истории, общественному деятелю Новокузнецка В.П. Девятиярову. Владимир Петрович очень любил родной город и хотел сохранить для потомков то, как складывалась жизнь уездного города в переломное время начала прошлого века накануне страшных потрясений. В 1969 году бывший учитель истории, директор 62-й школы приступил к давно задуманному — созданию своеобразной летописи жизни простых кузнечан. Девятияров активно встречается со старожилами и записывает их воспоминания. Если факты неоднократно подтверждались из разных источников, он вносил их в свою «летопись».
Владимир Петрович составил для краеведческого музея топографическую карту Кузнецка начала XX века, с указанием фамилий проживающих. Всё, что Девятияров услышал от Михаила Мартемьяновича Зарубина, он перенёс в школьную тетрадь, а в декабре 1980 года передал её для хранения внуку Зарубина. Листаешь эту старенькую тетрадь и понимаешь, что читателю, неравнодушному к истории города, будет небезынтересно ознакомиться с ней, вспомнить забытые или встретить родные имена…
Итак, Зарубин Михаил Мартемьянович. Родился 1 ноября 1899 года. Родители жили в усадьбе (в 70-е годы прошлого века она имела адрес: пер. Арсенальный, 46). Отец, Мартемьян Федотович Зарубин, и мать, Наталья Емельяновна (в девичестве Федосеева), тоже родились в Кузнецке. Отец плотничал, строил по найму дома. Трудился с напарником Александром Ильичом Чижковым. Работая с 6 до 18 часов, получали они по 40 — 50 копеек в день.
В хозяйстве Зарубиных, как и у большинства кузнечан начала прошлого века, было 2 лошади, 2 коровы, 5 — 6 овец, куры. Мать занималась домашним хозяйством. (В 1913 году она умерла, и 14-летний Михаил остался вдвоём с отцом).
Для прокорма скота у городской управы покупали покосы. Торги проходили так: каждой весной, обычно в мае, в назначенный день во дворе управы собирались мужики, заинтересованные в покупке лугов. «Помнится, — говорил Михаил Мартемьянович, — было всего 243 двора, и примерно в 1910 — 18 гг. городской головой Кузнецка был Михаил Васильевич Петухов. Жил он на Красной улице. А старостой городской управы — Георгий Иванович Елесин с улицы Зелёной.
Торги вёл староста. Предварительно все покосные угодья на левом берегу Томи были разделены на участки, имевшие свой номер или название. Например, участок „Вятка“, гектаров на 30, у устья Кондомы. Здесь трава росла лучше, поэтому цену нагоняли до трёх рублей вместо двух с полтиной, как на остальных. Каждый такой участок был разделён на более мелкие покосы, а называли цену всего участка, начиная с 50 копеек… Торги шли целый день. Кто позажиточней покупал большой участок и лучший. Сено, накошенное и смеченное в стога, стояло до зимы, до Великого поста. Постепенно каждый хозяин вывозил своё сено».
Кузнечане вели натуральное хозяйство. Весной в огороде сажали морковь, огурцы, помидоры, капусту, лук, чеснок, но большую часть огорода оставляли под табак. Эта культура требовала большого ухода — полива, пасынкования. Осенью листья отрывали отдельно от стебля, складывали в кучах на чердак или под крышу. Листья табака желтели, тогда их связывали пучками. Оставшиеся на корню стебли тоже сохли, их сламывали вручную и тоже связывали в пуки, а ветки и дудки (стебли) сдавали купцу Степанову по три рубля за пуд.
В 1908 г. Миша, как и большинство его сверстников, поступил в приходскую школу (позднее — филиал школы № 62), проучился там три года, затем два года в высшем городском начальном училище.
В приходской школе учителем был Константин Степанович Казанин (жил он в одной из комнат нижнего этажа школы). Родители учеников платили за учебники, тетради и другие учебные принадлежности. Для отопления школы каждая семья поставляла сажень дров.
Закон Божий вёл отец Виссарион, очень требовательный: того, кто не выучит урок — оставлял без обеда.
В училище уроки с первого по третий классы по всем предметам (русскому языку, чтению, чистописанию, арифметике и физике) вела жена К.С. Казанина — Мария Мартемьяновна. Закон Божий здесь тоже преподавал отец Виссарион. Ко всем расходам на учебные принадлежности в училище тоже надо было за каждого ученика поставить сажень дров плюс 10 рублей на содержание учителя (в то время корова стоила 7 — 8 рублей, а лошадь — 12 — 14).
Зимой 1914 года, после смерти матери, Миша пошёл на заработки. Знакомые помогли устроиться швейцаром в клуб, который размещался на ул. Зелёной в доме бывшего мясника Николая Ивановича Бастригина. К этому времени домом ведала городская управа, но какое-то влияние на дела клуба оказывал Василий Иванович Хмелёвцев, заведующий Русско-Азиатским банком. А руководил клубом Редькин.
На первом этаже были две бильярдные комнаты, на втором — для игры в карты. В комнатах мебель, диваны. Рояль и пианино. Миша за три года работы выучился хорошо играть в бильярд и на рояле. В его обязанности входило покупать своевременно керосин, заправлять лампы, выдавать игральные карты, записывать время бильярдистам, сходить куда-либо, встретить гостей.
Кузнечане были очень азартны. Тихую провинциальную жизнь они разнообразили долгими посиделками в клубе. Приходили в субботу вечером, картёжничали всё воскресенье и расходились по домам только утром в понедельник. Играли на деньги в «девятку». Заядлыми игроками были: Сперанский, инженер-строитель железной дороги, начальник тюрьмы, купцы Пётр Афиногенович Абрамов, Фонарёв, Манский и Фёдоров. Чтобы не было жульничества, всегда был в запасе целый ящик карт. Начинали играть всегда новыми. Но всё равно зачастую возникали споры, игроки били кулаками об стол, иногда дело доходило до нагана.
Михаил Мартемьянович рассказывал: «В месяц платили мне сначала восемь рублей, потом — 12 да плюс чаевые господа подкинут, кто рубль, кто три рубля, а инженер Сперанский, как выиграет, всегда бросал мне десятирублёвую бумажку.
В карты играли за двумя столами, по шесть человек за каждым, не более. В бильярд — на двух бильярдах по два человека. За час игры на бильярде платили 22 копейки. Самыми заядлыми игроками в бильярд были Алексей Семёнович Непомнящий и сын инженера Сперанского.
Поработав три года в клубе, я ушёл оттуда и поступил в „Копикуз“, возчиком. Перевовозили мы на лошадях различные грузы в Осинники. За каждым возчиком закреплялось по две лошади. Здесь я проработал два года.
Как установилась Советская власть в Кузнецке, я не знаю. Но ещё зимой, примерно в феврале 1918 года, в Кузнецк прибыли два красногвардейских отряда из Кольчугино (с 1922 года — Ленинск-Кузнецкий) и Гурьевска. А зачем, не знаю. Но я видел красногвардейцев.
Запомнился мне один случай, уже при Совдепе. Один раз летом 1918 -го, в жаркий, погожий день инженер Садов, руководивший „Копикузом“ в Кузнецке, попросил меня прокатить его сына и дочку на фаэтоне. Я запряг пару вороных, посадил ребятишек, и мы поехали до Святого колодца. Дорога была сухая. При возвращении услышали выстрелы. Они были из казначейства и будки, слышен был и звон разбитого стёкла. Ребятишки заплакали, я дёрнул вожжи на себя… Лошади испугались выстрелов, крика детей и помчались через Базарную площадь, вниз на Достоевскую. Повернуть лошадей в ограду Попова, где жили Садовы, я не смог, проехал дальше по Достоевской, и даже на Одесскую, лошади летели вовсю… И только на Одесской чуть успокоились. Возвратился тихонько. Жена Садова сказала, что большевики разбивали казначейство, хотели забрать деньги.
Как свергли Совдеп, я не знаю, но помню, что арестованных членов Совдепа повезли на пароходе часа в четыре дня, мы были на реке. Я видел Николая Метёлкина.
Исправник Николай Фёдорович Загарин был престарелый, при Совдепе не уезжал никуда, но, как свергли Совдеп, он снова стал у власти. Восстановили местную команду. Комендантом города назначили генерала Путилова, начальником воинского управления снова стал полковник Зволинский, начальником милиции назначили Луку Фёдорова. Стражниками вновь стали Веригин, Пётр Лаврентьевич Иванов (они и при царе были стражниками) и Пётр Николаевич Севергин. Все трое они были ветхие, старые. Снова восстановили городскую управу и каталажку.
Милиционерами стали: Ушаков Александр Константинович, Шушаков Анатолий Михайлович, Севергин Кирилл Николаевич, братья Шабалины, Александр и Константин (их настоящая фамилия Варфоломеевы, а Шабалины — прозвище), и Читков Михаил Александрович. (В 1937 году их всех арестовали.) Я продолжал работать возчиком в акционерном обществе „Копикуз“. Осенью 1918 г. меня призвали в колчаковскую армию».
Служил Михаил Зарубин в Томске в 12-й кадровой учебной команде. Проучился 13 месяцев, присвоили звание — отделённый командир (носил две лычки). Где-то к осени 1919 года по мобилизации Колчака в армию было призвано городское население. К нему в отделение попали несколько кузнечан. Это Андрей и Михаил Корчугановы (двоюродные братья), Константин Васильевич Лучшев, Степан Васильевич Луняев, Василий Стрепетилов и другие. Все знакомые и постарше него. Двадцатилетнему парню было неудобно «гонять» своих, поэтому он уводил отделение на плац, в березняк за речку Ушайку, где они садились в кустах, разговаривали.
«В это время стал ходить к нам гражданский, — вспоминает Зарубин, — наверное, агитатор из большевиков. Первый раз подошёл и, под видом участника боёв с Красной Армией, стал рассказывать, что бои против Красной Армии идут у реки Тобола, что Красная Армия к Омску рвётся… Второй раз уже поздоровался как знакомый, рассказал, что Красная Армия форсировала Тобол. Намекнул: „А как вы встретите Красную Армию?“ В третий раз сообщил, что Красная Армия с боями взяла Омск…
Солдат готовили наспех, без оружия, все они были в своём, гражданском обмундировании. Оделение Михаил обучал всего полтора месяца, но часть солдат отобрали на фронт. Формировал маршевые роты Тихомиров. Из отделения сначала отправили на фронт Лучшева Константина и Корчуганова Михаила, на их место дали других необученных. Потом отправили в маршевую роту Стрепетилова Василия и Луняева Степана и других. Почти ежедневно доходили страшные слухи о приближении Красной Армии».
«Желания ехать на фронт я не изъявлял, — признавался Михаил Мартемьянович. — Мы всё чаще разговаривали об этом между собою, была одна забота — как спасти свою жизнь. Где-то перед новым, 1919 годом, я заболел сыпным тифом. В горячке слегли многие. Провалялся здесь же на нарах в казарме месяца четыре. Как был свергнут колчаковский режим в Томске, не знаю, ни в каких боях ни на какой стороне не участвовал. Как поправился после тифа, мы сговорились с Валентином Фонарёвым сбежать из Томска домой в Кузнецк».
Река Томь ещё стояла. Шли они в армейских валенках и полушубках по Томско-Кузнецкому тракту. Путь этот обдумали заранее. В деревнях мужики и женщины их кормили и в дорогу давали хлеба. Добрались до Кузнецка на девятые сутки… Здесь была уже Советская власть. Несколько дней беглецы жили тайно, никуда не выходили. Потом Михаил попросил родственника, Ивана Степановича Бехтенёва (он был писарем в воинском управлении), помочь встать на воинский учёт. Стал плотничать вместе с отцом. Наступили тяжёлые времена — на подворье ни коровы, ни лошади. В 1920 году, в августе, Зарубина, как и многих земляков, призвали в ряды Красной Армии. Из Кузнецка на подводах добрались до Кольчугино, а там поездом в Иркутск, в 44 бригаду 35 дивизии V Красной Армии. Вскоре перевели в Балаганск, оттуда — к русско-монгольской границе.
Шёл 1921 год. Воевали против барона Унгерна. Четверо суток бойцов везли на верблюдах в тыл Монголии.
Боев серьёзных не было. Михаил вспоминал: «Перестрелка небольшая, и — дальше. Но у деревни Желтура (станица казацкая) у одноимённой речки стояли в окопах. Отряды Унгерна (конница) из-за сопок напали на наши позиции на фронте в один километр, у нас — паника. Кто через речку отступил, кто в кустах у крутого берега скрылся, часть красноармейцев утонули. Мы почему-то не оказали никакого сопротивления. А 16 человек попали в плен. Из кузнецких были я и адъютант командира полка Иван Нехорошев. Один из деревни Бачат — Максимов Гаврил».
Пленных увели за сопки, в расположение ставки Унгерна. Начались допросы. Красноармейцев выстроили. Подошли два офицера. Один спрашивает: «Кто из вас из Кузнецка?» Зарубин отозвался. «Кого знаешь из крупных зажиточных мужиков?» Он перечислил: «Утенко, Уманский, Фонарёвы…» А офицер спрашивает: «А Абрамовых знаешь кого?» Михаил ответил утвердительно. Тогда офицер представился: «Я Абрамов Борис Петрович!» — и предложил пленному закурить…
Пленным дали две палатки, они сами их поставили, жили под охраной четырёх вооружённых монголов. Простояли здесь неделю, потом войска Унгерна отступили, а пленных отправили на базу к Троицкосавску на речке Селенга. Здесь держали долго, но к работе не привлекали. Хлеба не было, кормили мясом. Оказалось, от Троицкосавска эта база барона Унгерна находилась всего в пятидесяти верстах, но пленные не знали ни пути, ни местности.
На седьмой месяц из Троицкосавска на базу прибыла разведка Красной Армии (всего четыре человека). Михаил с товарищами прокричал: «Подходите!» Красноармейцы подошли осторожно, держа оружие на изготовке. Разговорились. Монгол-охранник, как бешеный, кричит по-своему и на пленных, и в сторону красноармейцев, но не стреляет… Все пленные с разведчиками ушли в Трицкосавск.
Около него стояла 104-я бригада Красной Армии. После допросов доставленных распределили по частям, Зарубина направили в свой 310-й полк. Вскоре вывели на станцию Манчжурия. Здесь стояли, а в августе 1922 года демобилизовали. Везли в вагонах по железной дороге долго, только 5 сентября 1922 г. Михаил прибыл в Кузнецк…
М.М. Зарубин устроился работать в «АИК» (управляющим предприятия был Георгий Степанович Блынский) — на левом берегу Томи была организована выгрузка леса из реки и погрузка на автомашины. Здесь проработал семь лет — на своих лошадях вытаскивал лес из реки.
С 29-го по 1936-й годы работал в «Союззолоте» — доставлял грузы на прииски. (В 1930 г. сдали коней по 250 рублей. Платили за них не деньгами, а товарами.) С 1936-го и до начала войны трудился на пивзаводе.
В 1941 году на Ленинградском фронте служил в разведке. Однажды достали «языка». Когда возвращались, столкнулись с немецкой разведкой. Приняли бой. Немцев — девять человек, наших — семь. Но смогли выстоять и даже трёх раненых немцев взяли в плен. Как-то минировали поле. Когда возвращались с задания, Зарубин напоролся на мину. Левую ступню раздробило. Лечился в медсанбате в г. Волхове четыре месяца. Больше на фронт не попал…
Демобилизовался Михаил Зарубин в июле 1942 г., возвратился в Кузнецк. 18 лет работал на НКАЗе — комендантом, паспортистом, в отделе кадров, потом хозяйственником на конном дворе. В 1959 г. пошёл на пенсию… Уже больше тридцати лет прошло, как не стало Михаила Мартемьяновича Зарубина, а простая школьная тетрадь с его воспоминаниями — словно ожившая история. А она может быть и такой, без салютов и громких достижений.
Подготовила Ирина ПЕТРОВА
Владимир Петрович составил для краеведческого музея топографическую карту Кузнецка начала XX века, с указанием фамилий проживающих. Всё, что Девятияров услышал от Михаила Мартемьяновича Зарубина, он перенёс в школьную тетрадь, а в декабре 1980 года передал её для хранения внуку Зарубина. Листаешь эту старенькую тетрадь и понимаешь, что читателю, неравнодушному к истории города, будет небезынтересно ознакомиться с ней, вспомнить забытые или встретить родные имена…
Итак, Зарубин Михаил Мартемьянович. Родился 1 ноября 1899 года. Родители жили в усадьбе (в 70-е годы прошлого века она имела адрес: пер. Арсенальный, 46). Отец, Мартемьян Федотович Зарубин, и мать, Наталья Емельяновна (в девичестве Федосеева), тоже родились в Кузнецке. Отец плотничал, строил по найму дома. Трудился с напарником Александром Ильичом Чижковым. Работая с 6 до 18 часов, получали они по 40 — 50 копеек в день.
В хозяйстве Зарубиных, как и у большинства кузнечан начала прошлого века, было 2 лошади, 2 коровы, 5 — 6 овец, куры. Мать занималась домашним хозяйством. (В 1913 году она умерла, и 14-летний Михаил остался вдвоём с отцом).
Для прокорма скота у городской управы покупали покосы. Торги проходили так: каждой весной, обычно в мае, в назначенный день во дворе управы собирались мужики, заинтересованные в покупке лугов. «Помнится, — говорил Михаил Мартемьянович, — было всего 243 двора, и примерно в 1910 — 18 гг. городской головой Кузнецка был Михаил Васильевич Петухов. Жил он на Красной улице. А старостой городской управы — Георгий Иванович Елесин с улицы Зелёной.
Торги вёл староста. Предварительно все покосные угодья на левом берегу Томи были разделены на участки, имевшие свой номер или название. Например, участок „Вятка“, гектаров на 30, у устья Кондомы. Здесь трава росла лучше, поэтому цену нагоняли до трёх рублей вместо двух с полтиной, как на остальных. Каждый такой участок был разделён на более мелкие покосы, а называли цену всего участка, начиная с 50 копеек… Торги шли целый день. Кто позажиточней покупал большой участок и лучший. Сено, накошенное и смеченное в стога, стояло до зимы, до Великого поста. Постепенно каждый хозяин вывозил своё сено».
Кузнечане вели натуральное хозяйство. Весной в огороде сажали морковь, огурцы, помидоры, капусту, лук, чеснок, но большую часть огорода оставляли под табак. Эта культура требовала большого ухода — полива, пасынкования. Осенью листья отрывали отдельно от стебля, складывали в кучах на чердак или под крышу. Листья табака желтели, тогда их связывали пучками. Оставшиеся на корню стебли тоже сохли, их сламывали вручную и тоже связывали в пуки, а ветки и дудки (стебли) сдавали купцу Степанову по три рубля за пуд.
В 1908 г. Миша, как и большинство его сверстников, поступил в приходскую школу (позднее — филиал школы № 62), проучился там три года, затем два года в высшем городском начальном училище.
В приходской школе учителем был Константин Степанович Казанин (жил он в одной из комнат нижнего этажа школы). Родители учеников платили за учебники, тетради и другие учебные принадлежности. Для отопления школы каждая семья поставляла сажень дров.
Закон Божий вёл отец Виссарион, очень требовательный: того, кто не выучит урок — оставлял без обеда.
В училище уроки с первого по третий классы по всем предметам (русскому языку, чтению, чистописанию, арифметике и физике) вела жена К.С. Казанина — Мария Мартемьяновна. Закон Божий здесь тоже преподавал отец Виссарион. Ко всем расходам на учебные принадлежности в училище тоже надо было за каждого ученика поставить сажень дров плюс 10 рублей на содержание учителя (в то время корова стоила 7 — 8 рублей, а лошадь — 12 — 14).
Зимой 1914 года, после смерти матери, Миша пошёл на заработки. Знакомые помогли устроиться швейцаром в клуб, который размещался на ул. Зелёной в доме бывшего мясника Николая Ивановича Бастригина. К этому времени домом ведала городская управа, но какое-то влияние на дела клуба оказывал Василий Иванович Хмелёвцев, заведующий Русско-Азиатским банком. А руководил клубом Редькин.
На первом этаже были две бильярдные комнаты, на втором — для игры в карты. В комнатах мебель, диваны. Рояль и пианино. Миша за три года работы выучился хорошо играть в бильярд и на рояле. В его обязанности входило покупать своевременно керосин, заправлять лампы, выдавать игральные карты, записывать время бильярдистам, сходить куда-либо, встретить гостей.
Кузнечане были очень азартны. Тихую провинциальную жизнь они разнообразили долгими посиделками в клубе. Приходили в субботу вечером, картёжничали всё воскресенье и расходились по домам только утром в понедельник. Играли на деньги в «девятку». Заядлыми игроками были: Сперанский, инженер-строитель железной дороги, начальник тюрьмы, купцы Пётр Афиногенович Абрамов, Фонарёв, Манский и Фёдоров. Чтобы не было жульничества, всегда был в запасе целый ящик карт. Начинали играть всегда новыми. Но всё равно зачастую возникали споры, игроки били кулаками об стол, иногда дело доходило до нагана.
Михаил Мартемьянович рассказывал: «В месяц платили мне сначала восемь рублей, потом — 12 да плюс чаевые господа подкинут, кто рубль, кто три рубля, а инженер Сперанский, как выиграет, всегда бросал мне десятирублёвую бумажку.
В карты играли за двумя столами, по шесть человек за каждым, не более. В бильярд — на двух бильярдах по два человека. За час игры на бильярде платили 22 копейки. Самыми заядлыми игроками в бильярд были Алексей Семёнович Непомнящий и сын инженера Сперанского.
Поработав три года в клубе, я ушёл оттуда и поступил в „Копикуз“, возчиком. Перевовозили мы на лошадях различные грузы в Осинники. За каждым возчиком закреплялось по две лошади. Здесь я проработал два года.
Как установилась Советская власть в Кузнецке, я не знаю. Но ещё зимой, примерно в феврале 1918 года, в Кузнецк прибыли два красногвардейских отряда из Кольчугино (с 1922 года — Ленинск-Кузнецкий) и Гурьевска. А зачем, не знаю. Но я видел красногвардейцев.
Запомнился мне один случай, уже при Совдепе. Один раз летом 1918 -го, в жаркий, погожий день инженер Садов, руководивший „Копикузом“ в Кузнецке, попросил меня прокатить его сына и дочку на фаэтоне. Я запряг пару вороных, посадил ребятишек, и мы поехали до Святого колодца. Дорога была сухая. При возвращении услышали выстрелы. Они были из казначейства и будки, слышен был и звон разбитого стёкла. Ребятишки заплакали, я дёрнул вожжи на себя… Лошади испугались выстрелов, крика детей и помчались через Базарную площадь, вниз на Достоевскую. Повернуть лошадей в ограду Попова, где жили Садовы, я не смог, проехал дальше по Достоевской, и даже на Одесскую, лошади летели вовсю… И только на Одесской чуть успокоились. Возвратился тихонько. Жена Садова сказала, что большевики разбивали казначейство, хотели забрать деньги.
Как свергли Совдеп, я не знаю, но помню, что арестованных членов Совдепа повезли на пароходе часа в четыре дня, мы были на реке. Я видел Николая Метёлкина.
Исправник Николай Фёдорович Загарин был престарелый, при Совдепе не уезжал никуда, но, как свергли Совдеп, он снова стал у власти. Восстановили местную команду. Комендантом города назначили генерала Путилова, начальником воинского управления снова стал полковник Зволинский, начальником милиции назначили Луку Фёдорова. Стражниками вновь стали Веригин, Пётр Лаврентьевич Иванов (они и при царе были стражниками) и Пётр Николаевич Севергин. Все трое они были ветхие, старые. Снова восстановили городскую управу и каталажку.
Милиционерами стали: Ушаков Александр Константинович, Шушаков Анатолий Михайлович, Севергин Кирилл Николаевич, братья Шабалины, Александр и Константин (их настоящая фамилия Варфоломеевы, а Шабалины — прозвище), и Читков Михаил Александрович. (В 1937 году их всех арестовали.) Я продолжал работать возчиком в акционерном обществе „Копикуз“. Осенью 1918 г. меня призвали в колчаковскую армию».
Служил Михаил Зарубин в Томске в 12-й кадровой учебной команде. Проучился 13 месяцев, присвоили звание — отделённый командир (носил две лычки). Где-то к осени 1919 года по мобилизации Колчака в армию было призвано городское население. К нему в отделение попали несколько кузнечан. Это Андрей и Михаил Корчугановы (двоюродные братья), Константин Васильевич Лучшев, Степан Васильевич Луняев, Василий Стрепетилов и другие. Все знакомые и постарше него. Двадцатилетнему парню было неудобно «гонять» своих, поэтому он уводил отделение на плац, в березняк за речку Ушайку, где они садились в кустах, разговаривали.
«В это время стал ходить к нам гражданский, — вспоминает Зарубин, — наверное, агитатор из большевиков. Первый раз подошёл и, под видом участника боёв с Красной Армией, стал рассказывать, что бои против Красной Армии идут у реки Тобола, что Красная Армия к Омску рвётся… Второй раз уже поздоровался как знакомый, рассказал, что Красная Армия форсировала Тобол. Намекнул: „А как вы встретите Красную Армию?“ В третий раз сообщил, что Красная Армия с боями взяла Омск…
Солдат готовили наспех, без оружия, все они были в своём, гражданском обмундировании. Оделение Михаил обучал всего полтора месяца, но часть солдат отобрали на фронт. Формировал маршевые роты Тихомиров. Из отделения сначала отправили на фронт Лучшева Константина и Корчуганова Михаила, на их место дали других необученных. Потом отправили в маршевую роту Стрепетилова Василия и Луняева Степана и других. Почти ежедневно доходили страшные слухи о приближении Красной Армии».
«Желания ехать на фронт я не изъявлял, — признавался Михаил Мартемьянович. — Мы всё чаще разговаривали об этом между собою, была одна забота — как спасти свою жизнь. Где-то перед новым, 1919 годом, я заболел сыпным тифом. В горячке слегли многие. Провалялся здесь же на нарах в казарме месяца четыре. Как был свергнут колчаковский режим в Томске, не знаю, ни в каких боях ни на какой стороне не участвовал. Как поправился после тифа, мы сговорились с Валентином Фонарёвым сбежать из Томска домой в Кузнецк».
Река Томь ещё стояла. Шли они в армейских валенках и полушубках по Томско-Кузнецкому тракту. Путь этот обдумали заранее. В деревнях мужики и женщины их кормили и в дорогу давали хлеба. Добрались до Кузнецка на девятые сутки… Здесь была уже Советская власть. Несколько дней беглецы жили тайно, никуда не выходили. Потом Михаил попросил родственника, Ивана Степановича Бехтенёва (он был писарем в воинском управлении), помочь встать на воинский учёт. Стал плотничать вместе с отцом. Наступили тяжёлые времена — на подворье ни коровы, ни лошади. В 1920 году, в августе, Зарубина, как и многих земляков, призвали в ряды Красной Армии. Из Кузнецка на подводах добрались до Кольчугино, а там поездом в Иркутск, в 44 бригаду 35 дивизии V Красной Армии. Вскоре перевели в Балаганск, оттуда — к русско-монгольской границе.
Шёл 1921 год. Воевали против барона Унгерна. Четверо суток бойцов везли на верблюдах в тыл Монголии.
Боев серьёзных не было. Михаил вспоминал: «Перестрелка небольшая, и — дальше. Но у деревни Желтура (станица казацкая) у одноимённой речки стояли в окопах. Отряды Унгерна (конница) из-за сопок напали на наши позиции на фронте в один километр, у нас — паника. Кто через речку отступил, кто в кустах у крутого берега скрылся, часть красноармейцев утонули. Мы почему-то не оказали никакого сопротивления. А 16 человек попали в плен. Из кузнецких были я и адъютант командира полка Иван Нехорошев. Один из деревни Бачат — Максимов Гаврил».
Пленных увели за сопки, в расположение ставки Унгерна. Начались допросы. Красноармейцев выстроили. Подошли два офицера. Один спрашивает: «Кто из вас из Кузнецка?» Зарубин отозвался. «Кого знаешь из крупных зажиточных мужиков?» Он перечислил: «Утенко, Уманский, Фонарёвы…» А офицер спрашивает: «А Абрамовых знаешь кого?» Михаил ответил утвердительно. Тогда офицер представился: «Я Абрамов Борис Петрович!» — и предложил пленному закурить…
Пленным дали две палатки, они сами их поставили, жили под охраной четырёх вооружённых монголов. Простояли здесь неделю, потом войска Унгерна отступили, а пленных отправили на базу к Троицкосавску на речке Селенга. Здесь держали долго, но к работе не привлекали. Хлеба не было, кормили мясом. Оказалось, от Троицкосавска эта база барона Унгерна находилась всего в пятидесяти верстах, но пленные не знали ни пути, ни местности.
На седьмой месяц из Троицкосавска на базу прибыла разведка Красной Армии (всего четыре человека). Михаил с товарищами прокричал: «Подходите!» Красноармейцы подошли осторожно, держа оружие на изготовке. Разговорились. Монгол-охранник, как бешеный, кричит по-своему и на пленных, и в сторону красноармейцев, но не стреляет… Все пленные с разведчиками ушли в Трицкосавск.
Около него стояла 104-я бригада Красной Армии. После допросов доставленных распределили по частям, Зарубина направили в свой 310-й полк. Вскоре вывели на станцию Манчжурия. Здесь стояли, а в августе 1922 года демобилизовали. Везли в вагонах по железной дороге долго, только 5 сентября 1922 г. Михаил прибыл в Кузнецк…
М.М. Зарубин устроился работать в «АИК» (управляющим предприятия был Георгий Степанович Блынский) — на левом берегу Томи была организована выгрузка леса из реки и погрузка на автомашины. Здесь проработал семь лет — на своих лошадях вытаскивал лес из реки.
С 29-го по 1936-й годы работал в «Союззолоте» — доставлял грузы на прииски. (В 1930 г. сдали коней по 250 рублей. Платили за них не деньгами, а товарами.) С 1936-го и до начала войны трудился на пивзаводе.
В 1941 году на Ленинградском фронте служил в разведке. Однажды достали «языка». Когда возвращались, столкнулись с немецкой разведкой. Приняли бой. Немцев — девять человек, наших — семь. Но смогли выстоять и даже трёх раненых немцев взяли в плен. Как-то минировали поле. Когда возвращались с задания, Зарубин напоролся на мину. Левую ступню раздробило. Лечился в медсанбате в г. Волхове четыре месяца. Больше на фронт не попал…
Демобилизовался Михаил Зарубин в июле 1942 г., возвратился в Кузнецк. 18 лет работал на НКАЗе — комендантом, паспортистом, в отделе кадров, потом хозяйственником на конном дворе. В 1959 г. пошёл на пенсию… Уже больше тридцати лет прошло, как не стало Михаила Мартемьяновича Зарубина, а простая школьная тетрадь с его воспоминаниями — словно ожившая история. А она может быть и такой, без салютов и громких достижений.
Подготовила Ирина ПЕТРОВА